Родное

158 И все-таки я не могъ сказать. Тогда она еще научила: Кескевуфетъ? Пошла кошка въ буфетъ, Нашла фунтъ конфетъ! Донмуа! Ахъ, нѣтъ!.. Тутъ она развернула карамельку, взяла ее въ зубки и стала меня дразнить: — Скажи, чего барину отрубили... тогда дамъ! Не скажешь — не дамъ! И ущипнула меня за носикъ, и очень больно. Но и тутъ я не могъ сказать. Тогда она мнѣ сказала, что она и безъ меня знаетъ, чего отрубили барину. Я началъ спорить: — А вотъ не знаешь, не зна ешь!.. Но она такъ щипнула меня за мягкое, что я вырвался отъ нея и крикнулъ, какъ у насъ плотники: — Лѣшая голова! Насъ застала Анна Димитріевна и долго бранила Аничку. Съ тѣхъ поръ Аничка меня не трогала, и я очень по ней скучалъ. Кажется, и она скучала. Пройдетъ мимо меня, сунетъ карамельку въ губы, ротъ мнѣ погладитъ будто, и ничего не скажетъ. Но уже многія стали приставать, чтобы я разсказалъ имъ сказочку. Сказочекъ я зналъ много, отъ нашихъ плотниковъ. Бывало, меня обступятъ, — и все старшія дѣвочки, — сажаютъ на колѣни и слушаютъ, даютъ даже и шоколадныя конфетки. Я жую и разсказываю, будто бы самъ себѣ. И вдругъ, черезъ головы нагнется... Анна Димитріевна! И скажетъ: — И чего ты болтаешь все! Ну-ну, разсказывай... Мнѣ дѣлается стыдно. Развѣ можно при ней разсказывать, какъ попъ на своемъ работникѣ катался и какъ ругался! Или — какъ попадья сметану воровала, работника угощала, а сама на Миколу-Угодника сва-