Родное

163 И вотъ — третій періодъ, уже „печатный". Отъ „Утра въ лѣсу" и „Осени по Пушкину" я перешелъ незамѣтно къ „собственному". Случилось это, когда я кончалъ гимназію. Лѣто передъ восьмымъ классомъ я провелъ на глухой рѣчушкѣ, на рыбной ловлѣ. Попалъ на омутъ, у старой мельницы. Жилъ тамъ глухой старикъ, мельница не работала. Пушкинская „Русалка" вспомнилась. Такъ меня восхитило запустѣнье, обрывы, бездонный омутъ, съ „сомомъ", побитыя грозою, расщепленныя ветлы, глухой старикъ — изъ „Князя Серебрянаго" мельникъ!.. Какъ-то на ранней зорькѣ, ловя подлещиковъ, я тревожно почувствовалъ... — что-то во мнѣ забилось, заспѣшило, дышать мѣшало. Мелькнуло ч т о-т о, неясное. И — прошло. Забылъ. До глубокаго сентября я ловилъ окуней, подлещиковъ. Въ ту осень была холера, и ученье было отложено. Что-то — не приходило. И вдругъ, въ самую подготовку на атестатъ зрѣлости, среди упражненій съ Гомеромъ, Софокломъ, Цезаремъ, Виргиліемъ, Овидіемъ Назономъ... — что-то опять явилось! Не Овидій ли натолкнулъ меня? не его ли „Метаморфозы" — чудо?.. Я увидалъ мой омутъ, мельницу, разрытую плотину, глинистые обрывы, рябины, осыпанныя кистями ягодъ, дѣда... Живые, —они пришли и взяли. Помню, — я отшвырнулъ всѣ книги, задохнулся... и написалъ— за вечеръ!—большой разсказъ. Писалъ я „смаху“. Правилъ и переписывалъ, — и правилъ. Переписалъ отчетливо и крупно. Перечиталъ... — и почувствовалъ дрожь и радость. Заглавіе? Оно явилось само, само очертилось въ воздухѣ, зелено-красное, какъ рябины — тамъ. Дрожащей рукой я вывелъ У МЕЛЬНИЦЫ 11*