Родное

32 Почти бѣгутъ, сжимая другъ другу пальцы. У Чуева не протолкаться. Столики заняты. Но можно стоя, гораздо интереснѣй. Стѣсняясь, обжигаясь, радостные, они глотаютъ пухлые пирожки, роняя яблочную кашицу себѣ на грудь, на плюшевую даму за столикомъ, на подбородки, обсасываютъ украдкой пальцы. Идутъ, уже подъ-ручку, Александровскимъ Садомъ, въ сумеркахъ. Присаживаются, болтаютъ. Много такихъ же, — и все одни. Надъ ними уже звѣзды. Поверху пробѣгаетъ вѣтромъ, свиститъ и шуршитъ вѣтвями. Звѣзды горятъ, мигаютъ. Синяя ночь, весенняя. На Каменномъ Мосту черно народомъ: ледъ пошелъ! Стоятъ у чугунной рѣшетки, смотрятъ. Шипитъ бѣлая каша, пѣнится, претъ-идетъ. Онъ прижимаетъ ея руку, и у обоихъ кружится голова. — Смотри..! смотрите, ѣдемъ!.. Ѳедя... ѣдемъ!!..радостно вскрикиваетъ Нина, сжимая его руку. ■Ѣдетъ и ѣдетъ мостъ, а рѣка недвижна. Ихъ уноситъ неслышно, плавно, а все — стоитъ! Навстрѣчу вѣтеръ, веселый, бойкій,—только держи фуражку. Ѣдутъ, а все—на мѣстѣ. Направо, впереди, — смутная, подъ мутно-золотымъ шлемомъ, громада Христа-Спасителя. Ѣдутъ, а онъ — на мѣстѣ! И онъ съ ними? И весь притихшій народъ, и тихіе огоньки по берегу, и домики съ клѣточками-огоньками, и невидныя, гдѣ-то тамъ, Воробьевы Горы, и позади — Кремль туманный, и вся Москва, и звѣзды въ дочерна-синемъ небѣ... Все подвигается тихо-плавно, — куда?.. Радостные, нѣмые, они отдаются вмѣстѣ этому дивному, уносящему ихъ теченію. Идутъ молча. Пора. На углу надо разставаться. — Нина, вы у Успенья говѣете?.. — Да, конечно... А вы?.. — Я... Пожалуй, и я тоже!.. — У насъ скоро служатъ, батюшка старенькій... Рукъ все не выпускаютъ.