Родное

7 ометовъ, дровъ, бурыхъ дорогъ, навозныхъ, пролитаго гдѣ-то дегтя, вздувшихся хмурыхъ, студеныхъ рѣкъ. Русскіе пѣтухи орали на пригрѣвахъ; русскія добрыя лошадки мотали головами въ торбахъ; гомозились грачи въ березахъ, поцокивали съ лаской галочки. „Никакъ журавли летятъ?" — слышалъ черезъ окошко Кочинъ. — „Обязательно, журавли... ка-акъ, мать ихъ... веселото кричатъ-то!“... Кочинъ ^смотрѣлъ на свѣжіе скаты сосновыхъ бревенъ, и въ душѣ отзывалось — наше! — на череду вагоновъ, мотавшихся по просторамъ единой въ мірѣ великой цѣлины русской, несшихъ на западъ пряно-мучнистый духъ продвигавшагося неспѣшно хлѣба, — наше! И чувствовалъ радостно-покорно, какъ расплескавшаяся повсюду, не хотящая формы сила охватываетъ его любовно, тянетъ въ себя и топитъ. Онъ посмотрѣлъ на небо и призналъ Большую Медвѣдицу, радостно такъ призналъ, словно и она родная, словно и ее не видалъ лѣтъ десять. Въ неурочное время зашелъ въ буфетъ, — было къ полуночи, — выпилъ двѣ рюмки водки и закусилъ икоркой и балычкомъ. Купецъ по виду весело подмигнулъ ему, будто давно знакомый, и предложилъ — „по третьей?"... — и они выпили, съ кряканьемъ, „Къ дочери въ Вязьму ѣду", — радостно сообщилъ купецъ, — „перваго родила... выходитъ, и дѣдомъ сталъ!" Кочинъ его поздравилъ, но четвертую выпить отказался. Купецъ выпилъ четвертую, - „ну, за ваше здоровьице, подкачну!" — и, закусывая грибкомъ, тутъ же и сообщилъ, что ему „и сорока пяти нѣтъ, а дѣдомъ сдѣлала, молодецъ-Анютка!" Отъ буфета пошли знакомыми, поговорили часокъ въ купэ, подышать вышли на площадку. Купецъ совѣтовалъ лѣскомъ попризаняться, но хорошо и мучкой. — „Эхъ, за Волгой у васъ... да чтобы дѣловъ всякихъ не накрутить?!... Въ Россіи нашей, правду сказать, только дуракамъ быть бѣдными!“ — говорилъ купецъ, — „папаша мой крестьянствовалъ... я, бывалыча, въ ночное съ лошадками